***
Выйдешь случайно в чужую весну, –
в чью-то священную мглу.
В небе фонарик далёкий блеснул,
искрой скользнув по стеклу.
Лунной испариной ляжет роса –
слёз полуночный покров.
И не заметишь – окажешься сам
в омуте вешних садов.
Тихо с деревьев стряхнёт белый цвет
ваше величество – грусть.
Знаю, что в этот парящий рассвет
я никогда не вернусь.
Ген одиночества – грустный аллель,
разочарованный мим –
бродит под сводами спящих аллей –
ищет потерянный мир.
Люминесцирует млечная даль.
Чей это призрачный свет?
Падают звёзды – роняют печаль.
И окончания нет.
***
Трамвай звенит и огибает угол,
Посуда дребезжит в стенном шкафу.
Соседский кот срывается – напуган –
И рыжий хвост уносится в строфу
Стремглав и дальше пулей по карнизам,
Оставив позади себя испуг,
Что передался голубям дремавшим, сизым,
И те крылами строк вспорхнули вдруг.
И, поднимаясь из дворового квадрата,
Твой взор магически тянули за собой,
Где неба серый цвет, что был когда-то
В далёком прошлом неизменно голубой.
ЗАМЕНЯЯ КРАСКИ
В сентябре уже не жарко, –
солнечное тленье
красит грустью зелень парка
и глаза оленьи.
В полудремлющем инсайде
осень интроверта
тает музыкой Вивальди
в отголосках ветра.
Синева небес прощаясь
с убежавшим летом
исполняет скерцо-шалость
лиственным сонетом.
У цветного перелеска
на краю посёлка
рыже-белочья бурлеска
промелькнув замолкла.
Запоздалый подорожник
не дождался ласки.
Открывал сезон художник
заменяя краски.
***
Мой друг играет на валторне
В далёкой суетной Москве.
Что может быть смешней и вздорней
Индиферентней и тлетворней,
И вместе с тем, увы, грустней…
Засунув руку в тусклый раструб,
Он тянет партию свою –
Судьбу несбывшихся пиастров,
И фатализм экклезиастов,
И многодетную семью…
Спектакль в Театре оперетты
Сам по себе отчасти фарс,
Где все немного Риголетты, –
Нарядно-терпко разодеты –
Смешны и в профиль, и в анфас…
Концерт окончен. Ночь просторна –
Плесни-по-сто и пей-до-дна –
На дне стакана спит Луна.
В футляр уложена валторна, –
Она хозяину покорна,
Она по гроб ему верна.
ПОЭТУ
Цветок уникальный –
живущий без связи с землёй,
Свой гений печальный
отождествлявший с зимой.
Себя не предавший,
но жить продолжая вдали
От родины, ставшей
утопией почвы – земли.
И в множестве литер
подспудная тяга к воде:
Венеция, Питер, –
а больше, пожалуй, нигде.
Каналы, заливы
к твоим направляют морям.
Они ещё живы,
но как же беспочвенно нам.
***
Телефон утонул – ускользнул из руки,
И теперь по ночам раздаются звонки –
Мне огромная рыба звонит из реки
И пускает свои пузыри.
Но не слышен её рыбий голос нигде,
А она всё звонит, – может кто-то в беде?
И кричу я в ответ этой рыбе в воде:
«Говори, говори, говори!»
Но в одну из ночей – SMS-ка со дна:
Плавники вместо букв, чешуёй имена,
А последней строкою накрыла волна,
И посыпались луны в глаза.
Заиграли рингтоны Созвездия Рыб,
На дисплее пророс Гиацинтовый гриб,
И когда, наконец, я от крика охрип…
Я проснулся.
Шумела гроза.
ПЕСНЬ ПЧЕЛЫ
Я пчела.
Лето жжёт. Лето бесит нас.
И летим мы жужжа и брюзжа.
И спасение наше – Медовый спас,
Наше жало острее ножа.
Мы голодные, жадные мессеры,
Мы лютуем с утра до темна.
Нам не так, как вам кажется, весело –
Наша жизнь коротка. И – одна.
Мы корпим.
Мы не просто со-трудники, –
Мы ловцы вкусовых жемчугов.
Мы ныряем в янтарных сот рудники,
Оставляя там капельки снов.
В нашем доме сокровище-золото!
И мы все, как один за него
Отдадим свои буйные головы.
Жизни мёд! – он ведь стоит того.
А когда мы умрём этой осенью –
Кто – от холода, кто – от тоски,
Пчеловод с чуть заметною проседью
Нашим мёдом набьёт рюкзаки…
…
Лето умерло. Землю всю залило,
Над осенними ульями дым.
Всё же жаль, я его не ужалила, –
Я за мёд посчиталась бы с ним.
НАШИ РЕКИ
Памяти Николая Рубцова
Плыть по реке на неспешащем судне –
Что может быть приятней и теплей?
Доверить бегу волн года и судьбы
И дух речной увидеть, как елей.
Простым матросом, а не капитаном –
Работать днями в саже и в поту.
А вечерами становиться пьяным
От водной глади, стоя на борту.
Меж берегов спускаться по теченью
В туманы утра, в розовый закат,
И предаваться внутреннему пенью,
И знать, что нет судьбе пути назад.
Бороться с непогодой и стихией.
И женщину любимую свою
Не забывать, и ждать – писать стихи ей,
И в письмах повторять «Я вас люблю…»
Слова, срываясь с губ, подобны птицам –
Летят, чтоб возвратиться через год.
И встреча неизбежно состоится,
Как, впрочем, и прощанье и уход.
Плыть в никуда с дымящей папироской.
Нехитрый ужин с другом разогреть.
И этот мир, на первый взгляд неброский
Любить.
И не бояться умереть.
ДОВЛАТОВ
Дежавю – Заповедник души.
От чего же случается с нами
Взрыв сознанья в гнетущей тиши –
Ленинград, разведённый мостами?
Анатомия жизненных Зон.
Тихий Таллин – ещё не загранка.
Он ушёл в Ремесло, словно в сон.
В чемодане журнал «Иностранка».
ОКУДЖАВА
Опадают слова, словно капли дождя благодатно,
К небесам устремясь виноградный поднялся росток.
Утекают года, и не будет движенья обратно:
Догорает закат, и опять озаряет восток.
Жизнь земная идёт, и опять по апрелю дежурить,
А потом на троллейбусе старом уплыть в синеву.
Вашей Музы Лиричество, вспомню весну не одну ведь,
А иначе зачем на земле этой грешной живу…
ПИКАССО
Падение, застывшее навечно –
Игра фантазий, формы и души:
Клони́тся девочка – приподнято предплечье –
Акробатических иллюзий витражи
Соединяют статику с движеньем.
Скупой пейзаж рождает восхищенье,
Оправдывая тягостную жизнь.
БУЛГАКОВ
Белая гвардия вся полегла,
Улицы города помнят её.
Летом на Сент-Женевьев-де-Буа
Голуби сонные и вороньё.
А на трамвае, на Чистых прудах
Кот Бегемот и Коровьев вдвоём
Очень вальяжно на задних рядах
Воланда ждут и болтают о нём.
КЛОУН
Юрию Никулину
Коснувшись носа «на удачу»
И фото сделав на бегу,
Я, камеру обратно пряча,
Не улыбнуться не могу.
Ты здесь стоишь, золотоносый,
Напротив цирка, на Цветном,
И в бронзе не заметна проседь,
Которая придёт потом.
А нос не даром золотится:
Его гайдаевский Балбес
В золотоносные страницы
Шутейно навсегда залез.
Идут года. И мы – потомки,
Коль так вот свидеться пришлось,
Рукой, свободной от котомки
«На счастье» трогаем твой нос.
***
Я хочу, утонув, превратиться в дельфина,
Чтобы жить далеко в стороне от людей,
Чтобы жизнь не казалась мучительно длинной
И заполненной ворохом глупых идей.
Чтобы мой океан был велик и спокоен,
И никто бы не смел на него посягнуть.
А ещё я хочу быть прощённым тобою.
Чтоб у ног твоих лечь и навеки уснуть.
Предзимнее
С холодным равнодушием природа
Заканчивает бархатный сезон:
Прохладою заката до восхода
Суля здоровый и глубокий сон.
И остаётся ничего не делать,
Как подчиниться правилам игры
И укорять себя за мягкотелость
До следующей (может быть) поры.
Глаза на солнце чуть приоткрывая
И улыбаясь – слов не говоря,
Опять желать волнующего мая
Под скупость ласк пустого ноября.
***
Кто-то ездит по круизам,
Собирая соль морей.
Я ж сижу – дождём пронизан –
Не пускает Монтерей,
Чьи прохладные объятья
Так комфортно хороши, –
Не желаю покидать я
Глушь блаженную души.
Мне его уединённость
Хладнокровная близка, –
Самонеопределённость
И капризная тоска.
Переменчивость погоды –
Мимолётностей обман, –
Вёсны тянутся полгода,
Уходя на час в туман.
И выходит из тумана
Серебристый месяц-нож,
Но не встретишь хулигана
Даже если очень ждёшь.
Далеко остались в прошлом
Хулиганы и друзья, –
Жизнь смешалась с чем-то пошлым,
И ничто вернуть нельзя.
И летает одиноко,
Раздвигая облака,
Птица, словно божье око,
Что взирает свысока.
***
Теплеет. Замри – отомри,
Ненужное, вздорное выкинь.
Смотри, как весной фонари
Её освещают улики.
Едва пробудившись от сна
Запутав, как водится, сроки
Линяет под снегом весна,
Его превращая в потоки.
И этих ручьёв перелив –
Тонюсенький, первый, чуть слышный –
Становится так говорлив,
Что глохнут берёзы и вишни,
И тонут…
И ты вместе с ней
Теряешь рассудок и ясность.
А солнце – король фонарей –
Твою освящает причастность.
Иди же, дыши и живи
И в пятнах проталин парящих
Почувствуй дыханье любви
Весенней –
такой настоящей.
НОВЫЙ ДЕНЬ
Навстречу солнцу! Только бы успеть…
Рассвет сочится дымчатым туманом.
Над сонным лесом проступает медь,
И воздух утренний мерещится кальяном.
Вот здесь, за поворотом на холме
День окрылится над землёй и морем.
И радость вспыхнет гелием в уме, –
Он будет не единожды повторен!
Пределы
Вот так понемногу, по капле
вода не оставит следа
ни марта, ни камня на камне,
ни жизни разбитого льда.
И нас понесёт по дорогам
в весенний, туманный рассвет
шофёр на маршрутке убогой,
которому имени нет.
И так бы оно и случилось, –
темнел умирающий снег,
и чья-то незримая сила
наш пульс запускала вразбег.
И верили: всё – несерьёзно,
и жили смеясь и шутя.
А жизни жестокая проза
топила нас словно кутят.
И мы, уплывая в пределы
досель неизвестных миров,
смотрели на мир этот белый
сквозь серость предмартовских снов,
где купол светлел ускользая
от сумрака наших аскез –
из обетованного рая
отёчных весенних небес.
ФОТОПЕЙЗАЖ
дня уходящего имидж
вмёрз будто лист в колею
вытащищь камеру – снимешь
кадр переключишь в preview
город пригнулся от ветра, –
вот он шалун-разгуляй,
и не дождаться ответа –
время застыло stand by
скоро завьюжит закружит
выстелит белый палас
день отражается в луже
стянутой стужей save as
вряд-ли уже потеплеет
с солнцем играется лёд
люди идут по аллее
руки в перчатки insert
спрашивай сколько угодно
скоро-ль весна и рассвет
нынче озябшим быть модно
станешь в апреле свободный –
сделаешь полный reset.
***
Всё же, что ни говори, мой друг,
В ноябре немного умирают все:
Снег не снег, – всё валится из рук,
Дождь не дождь, ведь он не о весне.
Всё бежит – и не остановить,
Падает – и нету сил поймать.
Чай ли, водка – нет желанья пить –
Умирая хочешь умирать.
И стоишь средь сумерек один,
Глядя ускользающему вслед,
Словно сад осенний – нелюдим,
Словно дом забытый – не согрет.
Жёлтый цвет – преемник пышных кущ –
Опустился под ноги ковром,
Проникает холод – вездесущ,
Отменяя праздник на потом.
Днём коротким наскрести тепла,
Подставляя солнышку лицо.
От костров останется зола,
На душе рубцуется кольцо.
LIFE AS A QUILT
Он потерялся – один, – но он бы́л самый главный,
Самый решающий, видимо, и ключевой.
После него всё пошло кувырком, полуправдой –
Шумной, бессмысленной, талой и мутной водой.
Жизнь как сыпучий песок в никуда утекала –
День позабытый ушёл в позабудущий день –
Время и смысл и значенье иметь перестало,
Точка возврата расплылась в огромную тень.
И в середине пути, потеряв направленье,
Сердце металось, как компас в магнитном плену.
Где же ты, где? Отзовись, подскажи, провиденье –
Я задыхаюсь, теряю сознанье, тону…
Знаю одно: что со мною бы не приключилось, –
Эту судьбу буду ткать из бегущих минут,
Буду искать этот день до последнего силясь,
Чтобы вплести в покрывало заветный лоскут.
***
Вытряхивая звёзды из подушки,
Манящей тёмно-синею прохладой,
Ты говоришь: «Ну вот, мои родные,
Я вас на небо отправляю до утра».
И там воркуют с полумесяцем подружки,
И в бесконечности резвятся мириады;
Твои ж волненья растворяются дневные,
И поглощает тебя чу́дная игра.
Всё будет длиться с точностью до вздоха:
Сомнамбулические танцы и полёты,
На фоне тиканья заряженного звоном
Будильника сознанья твоего.
Но что поделаешь, не так уж всё и плохо.
И поглощает тебя радостное что-то,
A на табло уже бежит строка неоном:
«Врата открыты». И ты падаешь в него…
Ныряет сон в геометричность одеяла,
И ты блуждаешь в лабиринтах любопытства,
Одной рукой чуть опираясь на сомненье
И позабыв про время за окном…
А утром вспомнишь всякое, бывало, –
И звёзд угасших длинные ресницы,
Встревоженные ранним птичьим пеньем
Растают в небе бледно-голубом.
По сантиметрам
Я помню время красного вина.
Я был один. И ты была одна.
И всё сошлось нелепо.
А наша юность музыкой лилась,
И та любовь ещё не родилась,
Уж превратившись в слепок.
Неловких чувств движения порыв,
В себе всю грусть и боль соединив,
Был несказанно светел.
То были дни заведомых утрат,
И я – беспечный – был безумно рад,
Что всё ж тебе ответил.
Роман в романсе спетый на двоих –
Лишён прощанья, как особый штрих –
Отснят коротким метром,
Что в памяти хранится у меня,
Напоминая мне о музыке огня
По сантиметрам.
***
В стихах неровного дыханья
Скользи и падай, умоляю,
Но следуй слову,
Что составляет в мирозданьи,
Мой друг, я это точно знаю,
Его основу.
Слова – связующие нити
Рождают радугу материй
И звуки смысла,
Который не объединить, и
Он был бы скоро уж утерян –
Поверь мы в числа.
Прости, что недопонимая
Ты в эти звуки веришь свято,
Как в озаренье,
Где за волной бежит другая,
И сердце падает куда-то
В отдохновеньи.
***
Детство кажется вечным,
С его запахом яблок в осеннем саду,
И далёким как Нечто,
Где я мальчиком с мамой за руку иду.
Там она молодая,
А я школьник, наверное, лет девяти.
И ещё я не знаю,
Как извилисты будут нашей жизни пути.
Там ромашковый иней
На прохладных, озябших и сонных полях,
Лес в рубахе павлиньей
В «бабьем лете стоит», как напыщенный лях.
Ещё всё не случилось,
И у нас под ногами щекотит жнивьё,
Но опять мне приснилось,
Что окрашены грустью жизнь и сердце моё.
Детство кажется вечным,
Оторвавшимся раем от материка,
Где мы были беспечны,
Как плывущие в синюю даль облака.
***
Забываю Москву.
Растворяются в памяти улиц
Нашей юности дни –
Мой наивно-щенячий восторг.
Ветер гонит листву,
И вечернее небо нахмурясь
Приглушает огни,
Облаками скользя на восток.
Забываю страну,
Где когда-то родился и вырос
И полжизни прожил,
Умножая на счастье печаль.
Опускаюсь ко дну,
Вымоляя прощенье «на вырост»,
Плюс немного бы сил,
Чтоб увидеть родимую даль.
Возвратиться нельзя, –
Нету в прошлое в кассе билетов.
И летает душа
По далёким и светлым мирам,
Где живые друзья,
И над рощей туман фиолетов,
И плывут не спеша
В небе звёзды.
И падают к нам.
***
Вдали друг от друга
На тысячи вёрст –
Разорванность круга,
Рассеянность звёзд.
Опущены руки,
Закрыты глаза.
Усталость разлуки,
Бессмысленность зла.
Деревьев качанье
В квадрате окна, –
Вино, как прощанье
Допито до дна.
Осенняя ветка –
Багряная грусть.
В ладонях монетка,
Вернусь – не вернусь.
Росток ожиданья
Полит и согрет
Предчувствием ранним
И мудростью лет.
Мне чудится снова
Касанье руки
Нектаром медовым
Прохладной реки.
Безумные вихри
Надежд и тревог.
Опомнись! Не их ли
Ты выдумать мог.
Откуда ж она,
Эта радость глубин,
Что ты не одна,
И что я не один…
***
В голове моей тысячи вальсов
Прозвучали с мальчишеских лет,
Я играл их на кончиках пальцев,
И неслись они ветру вослед.
Звуки мира в меня проникали,
Растворялись, сливаясь во мне,
Становясь каждый день родниками
Изнутри меня лились вовне.
Я прослушивал сотни симфоний,
Проходя по аллеям весной,
И пейзаж городских какофоний
Подпевал мне фальшивой струной.
И о том, что душа моя пела,
Знал лишь ветер да старый сосед,
Но какое ему было дело
До мальчишки двенадцати лет.
***
Но что же делать нам?
Отскакивать, как мячик
От суетливой лжи и страха темноты,
Который исподволь присутствует – маячит,
И прячем веру мы в сведённые персты.
И осенив себя
крестом – руки щепотью –
Мы плавим низ свечи, как собственную плоть
И проливая воск – затвердеваем плотью –
Воспряв огнём души, что дарит нам Господь.
Жизнь догорит свечой.
Зима укроет снегом
Забытые кресты на кладбищах полей.
Ну а пока живём, мы предаёмся бегу,
И каждую весну встречаем журавлей…
***
Я оставляю право за собой
на эту жизнь в цепочке превращений,
на первый вдох и на последний выдох,
но остаюсь с единственной – тобой –
душою
и молю о всепрощеньи
в далёких и печальных атлантидах.
И ты меня прости за всю любовь,
которой мы горели в этой жизни,
за слёзы наших радостей земных.
И мне, прошу, теперь не прекословь
и отпусти, как птицу, укоризну
танцующим движеньем рук твоих.
Для нас не существует бега лет,
он перешёл в другое измеренье –
в бекрайнюю заоблачную высь,
где тает в сердце сумасшедший цвет
весеннего дыхания сирени.
И мы с тобой ещё не родились.