За нами группа тоже закончила свою работу. И тоже хорошо. Тороплюсь. Ненавижу торопиться. Не умею. Мои партнеры улыбаются. Сколько ошибок, а они улыбаются! Ненавижу их в эти минуты. Светлана Викторовна, можно еще немного – жалобно смотрю на учителя. Нет реакции. Нет пока и звонка. В школе я в первый раз осознанно сталкиваюсь с относительностью времени. Пять минут, как один вздох. Вспоминаю бесконечно тянущиеся уроки по алгебре. Дайте мне эту бесконечность сейчас. Звонок. Сердце стучит как сотня мчащихся в степной пыли лошадей. Руки ватные. Надо дорисовать. Мои партнеры собирают рюкзаки. Как? Надо же доделать. Им все равно. Сдаем – противный до невозможности голос учителя. Вражеский голос. Все уже сдали. Остался я. И еще двое со мной. Сдаю. Пожалуйста, только не три, только не три. Три. Сердце в пятки. Три. За год. Растерянно смотрю на партнеров по работе – им безразлично. Ушли. Остался один. Светлана Викторовна – начинаю дрожащим, срывающимся голосом. Можно исправить тройку? Объясняю, что это будет единственная итоговая тройка. Нет – опять не поднимая глаз. Тут решается судьба – думаю про себя, а она журнал заполняет. Еще раз прошу. Нет. Смотрю на нее как на самое большое зло в мире. Еще раз. Почти умоляю. Пожалуйста. Нервы совсем расстроились. У меня нет больше троек. Я хорошист. Я старался. Это они, эти двое. А я старался. Нет – сверкает глазами. Ненавижу. Плетусь домой. Чувствую слабость, кружится голова. Звонок в дверь. Что случилось – спрашивает мама. Объясняю ситуацию. Я не виноват. Я старался. Это они, эти двое. Завтра я пойду к этому учителю и разберусь – решительно говорит мама. Она поверила мне и, в отличие от меня, готова твердо выступить против этого решения. Но я не хочу. Лучше тройка, чем защищающая меня мама, в школе. В классе не поймут. Пытаюсь уговорить – бесполезно. И знаете что? Мама исправила мою оценку. Она защитила мое право. Она защитила меня. Четыре. Я хорошист. Плевать, кто и что там говорит.
Я много читал. Мы много читали. Часто мама читала вслух. Самые разные книги – начиная от художественных и доходя до научных. Всевозможные поучительные истории из жизни и огромное количество занятных научных фактов. Главное, что требовала от меня мама во время обучения – это понимание темы, осознание вопроса. Не зубрежка, а именно собственное толкование, ощущение и восприятие. Чтобы через личное понимание я приходил к общему знанию. Она говорила, что хочет, чтобы я знал, потому что понимал и мог больше, чем только выкладывать на общий свет знание – я мог рассуждать за границами голого факта и освещать дальше и глубже, чем позволяло только знание единицы факта. Эта замысловатость иногда била меня по сознанию – и дверь не всегда открывалась. И тогда она приводила наглядный пример. Обладать знанием без понимания – говорила она, – это как обладать корзиной без дна – корзина есть, но она бесполезна. Мама взяла листок бумаги, вырезала ножницами большой кусок в центре и согнула оставшуюся часть бумаги, схватив ее за два конца. Положи сюда ручку, – обратилась она ко мне. Я с удовольствием взял ручку и с видом игривым положил ее в пустоту между двух концов бумаги. Видишь, – обратилась она ко мне. Я улыбнулся и кивнул головой. А вот понимание без знания более жизнеспособно, – продолжила мама. Она схватила подол моей футболки и потянула вверх, сделав из моей футболки что-то наподобие широкого гамака. Положи сюда ручку, – она посмотрела на тело моей футболки, на этот самый «гамак». И я послушно положил ручку туда, куда она указывала. Понимаешь?– улыбнулась она. Понимаю, – завороженно проговорил я. Не всегда это было легко, но я все же понимал, что от меня хотела мама. Я понимал тогда и убежден в этом сейчас – она хотела, чтобы я не просто знал, но и умел сам дойти до знания. Мы читали художественные книги, где можно было рассуждать на самые различные темы; она хотела, чтобы я думал сам, приходил к какой-то мысли через рассуждения, отвечал на вопросы — что такое любовь, почему люди ненавидят. Помимо Толстого и Достоевского было огромное количество афоризмов, цитат великих людей, народных мудростей и самых удивительных и необычных фактов. Некоторые факты прочно впивались в мою голову, но большинство так и покоилось невозмутимо в дальних чердаках памяти. Хотя бывало, что в самый ответственный момент, на каком-нибудь экзамене, вместо ответа на вопрос в моей голове всплывало, что император Рима Юлий Цезарь носил лавровый венок для того, чтобы прикрыть образовывающуюся лысину, или что все континенты на Земле когда-то были единым целым. Эти факты, истории и прочие черпания из книг просыпались в моей памяти в моменты переживаний и возбуждений. И все же несравненно больше я получил пользы, нежели проблем от своих познаний, и в дальнейшем этот мой багаж, собранный благодаря маме и вместе с мамой, не раз оказывался полезным и даже жизненно важным.
Реминисценция.[1]
Самой большой мечтой моей мамы было, чтобы я получил высшее образование. Чтобы я учился. Она мечтала увидеть меня в офисе в чистом аккуратном костюме.
Не в бессонных ночных рейсах, не в мазуте, копающимся под грузовиком, не с больной спиной после очередной разгрузки товара. Как это было у моего отца.
3.
Триста шестьдесят пять дней прошло с того момента, как отец вошел в мою комнату с дрожащими губами и потерянным видом.
От силы месяц, если собирать дни на протяжении всего года воедино, хоть как-то отметились в моей памяти. Визиты психиатра. Или врача, который разговаривает с людьми. Больше ничего. Хм. Робкая попытка отца поздравить меня с днем рождения. Я оскорблен. Вновь. Несколько дней, в которые отец пытался поговорить со мной по душам. Но я не готов. Несколько дней, когда отец срывался. Видел то, чего быть не могло. Говорил, что хочет помочь мне, но, очевидно, помощь нужна была ему. Еще и психиатр этот. Что он хочет от меня? Ему не надоели мои отказы? Помоги лучше отцу.
Триста шестьдесят пять дней. Триста из них отсутствуют в моей памяти. Совсем.
Вы в курсе, что Александр Македонский знал в лицо и по имени каждого из тридцати тысяч своих солдат? А Ким Пик запомнил более девяти тысяч книг и мог читать две страницы одновременно.
Не могу смириться. Не могу. Триста шестьдесят пять дней в закрытом помещении. Комната. Один на один с собой. В чем смысл всего этого? Зачем? Для чего? Слишком тяжелые испытания. Что я плохого сделал в этой жизни? Я даже ни разу к восемнадцати годам не пробовал сигареты. Пиво? Пару раз. Слишком мало для таких страданий. Я ведь делился. Совсем не был жадным. Попрошайки на улице, детские дома, фонды помощи. Немного, но все же. Да, дрался. Да, обзывался. Да, обманывал. Да, спорил с родителями и учителями. Да, хамил. Да, обижал. Но я не был плохим человеком. Давал списывать, защищал слабых, помогал родителям по дому, учителям в школе. Здоровался с соседями, учил уроки, сочинял стихотворение маме на восьмое марта. Даже пел в школьном хоре. Я не был плохим. Тогда за что мне все это? Чем, каким поступком я заслужил такие страдания? Многие из моих знакомых ребят, матерщинников, курящих и пьющих, двоечников продолжают жить с мамами. А я – нет. Где справедливость в этом мире? Я много думал. Сложившись калачом на кровати. Глядя из окна. Смотря в потолок. Думал о Боге, о мире, о людях. Это были мои мысли. Наивные? Возможно. Но честные. Искренние. Я был обижен. Мне было больно.
[1] Реминисценция – смутное воспоминание, отголосок, отражение влияния чьего-н. творчества в художественном произведении.
Страница 4 — 4 из 6