Сызрань
Это я посреди Сызранского плеса…
Солнце плавится, припекает немилосердно.
Речная гладь сияет на солнце, нигде не морщит, не сквозит, выутюженное зноем голубое полотно. Я вяло шевелю веслом, водрузив на нос солнцезащитные очки. В наушниках меланхоличные ритмы «Пинк Флойд», под которые так хорошо грести. В штиль я, как доктор, прописываю самому себе тяжелый рок, дарящий энергию, убыстряющий сокращения сердечной мышцы. Этот легкий наркотик – тяжелый рок, для того и придуман, чтоб подстегивать мышцу миокарда, подстраиваясь под ее ритм сокращения и навязывая ей свой ритм – свинг, басанова или вторая тяжелая доля. Ритмических рисунков не так много, всего три или четыре, и каждый задает свой темп, каждый насаживает на него, чтоб ты шевелился, побыстрей врабатывался в монотонный и утомительный процесс гребли…
Мы гребем вчетвером, как рабы на галере, прикованные попарно к своим веслам: Роджер Уотерс, Дэвид Гилмор, Ник Мэйсон и ваш покорный слуга. Ричард Райт сидит на руле. Пожалуй, я бы не хотел грести в паре с Уотерсом. Он слишком креативен. Из него бы получился «адский гребец», выражаясь языком Стивенсона. Я бы предпочел быть скованным одной цепью с Гилмором. Он мне по-человечески более симпатичен. Мягкий интеллектуал, не растерявший джентльменских повадок. Всегда лучше иметь дело с джентльменом, чем с воспаленным честолюбцем.
Я заплутал в островах. За островами не увидел Сызрани. Их тут великое множество, поросших тальником и ольхой, и все они самой причудливой формы. Сызрань – город, который я решил обойти. Со мной такое бывает не часто. Мое чувство пути ведет меня, я полагаюсь на интуицию, иногда привередничаю, если дует попутный ветер и мне жаль упускать его.
При взгляде на торчащие трубы промзоны настроение мое упало, и мне расхотелось заходить в этот город. Я провел не лучшую ночь. До утра мне не давали спать жестяные голоса диспетчеров на жел. дор. станции Октябрьска, города-спутника. Я разбил свой лагерь аккурат напротив него, за что и поплатился. Ночные голоса над Волгой решали головоломную задачу сортировки наливных цистерн, вагонов-рефрижераторов, открытых платформ с кучами песка, переругивались, хихикали, это увлекательное и азартное дело, если речь о компьютерной игре, и рутинная работа для тех, кто делает это за деньги, недосыпая, сражаясь за квартальную премию, кляня малоповоротливых стрелочников и машинистов.
Что за люди живут в Сызрани? Судя по ночным голосам, смешливые, язвительные, спокойные и гневливые, взрывные и рассудительные. Некоторых из них я увидел утром, это были владельцы моторных лодок. Кое-кто даже сбавлял ход, чтобы, любопытствуя, подойти ко мне поближе и не обдать волной. Не так часто мне оказывали подобную милость. Чаще бывало наоборот — не снижая скорости, старались пройти впритирку с бортом и рассмотреть мое судно во всех подробностях, пока моторка, гоня волну, пролетает мимо. Впрочем, со случаем явного хулиганства на воде (их было сразу два подряд) я столкнулся лишь у Кстова Нижегородской губернии. Пускай же старинный русский город Сызрань останется для меня белым пятном на карте, загадкой – я не стану заходить в него в отместку за бессонно проведенную ночь.
Ближе к вечеру меня подхватил оживший бриз и потянул за мыс Форос — примерно так он назывался на моей карте. Здесь, за этим мысом, уже ощутимо повеяло лесостепью. С высокой горной гряды правого берега стекали ароматы присушенных трав – степных, горьких и пряных. Волшебные запахи будоражили душу, напоминая о детстве.
В сумерках пристал к крохотному, шагов в сто, песчаному островку, поросшему кустарником.
Высадился из лодки на берег, сделал несколько шагов по островной тверди… и ахнул.
Земля под ногами кишела муравьями.
Островок оказался заселен ужасающим количеством членистоногих.
Шагу нельзя было ступить, чтоб не раздавить десятка три-четыре этих бедных насекомых. И самое страшное – они наступали отовсюду. Их было необычайно много – и они, как в жутком сне, лезли напропалую. Отступать было некуда — до берега километра четыре. Сумерки с каждой минутой заволакивали дали, и надо было располагаться на ночлег. Я быстро разбил палатку, с трудом очистил полог от набежавших в нее пластунов и закрыл ее на молнию. Змейку молнии обработал средством от комаров, но это, похоже, только раззадорило мурашей, ринувшихся на меня в атаку. Я все время находился на ногах, так как присесть было негде. Муравьи набегали отовсюду, я должен был непрерывно стряхивать их с голенищ резиновых сапог. Это походило на какой-то дурной кошмар, в котором ты погибаешь от лезущей из всех щелей нечисти.
Я развел костерок на песчаном увале, сварил суп. Шагнул в реку и, стоя по щиколотку в воде, похлебал супа из котелка, держа его на весу, попил чаю с хлебом, щедро поливая его медом из лопнувшей упаковки.
Над Волгой выкатился месяц и высыпали звезды, когда я с большими предосторожностями забрался в палатку и до упора задвинул за собой молнию на входе. Лишь тогда с облегчением зажег свечной огарок, закрепил его на лопасти весла и нырнул в спальный мешок. Перед сном погонял транзистор, размышляя о своем необычном приключении, прислушиваясь к ночной жизни за пологом палатки, пытаясь отделить от шороха листвы, плеска ночной волны звуки согласованной работы тысяч насекомых челюстей. Я надеялся на крепость палаточного брезента, на добросовестность его швов и стяжек, точно так же как во время плавания я надеялся на крепость лодочной оболочки, стараясь не думать о разверзающейся под ногами речной бездне, от которой был отделен слоем резины в каких-то полтора миллиметра. Мне все не давала покоя одна мысль – как же мне теперь выгнать муравьев из лодки? Лодку я вытащил на берег и оставил в трех метрах от воды. Ею сразу завладели муравьи и, по праву хозяев этого берега, занялись детальным ее обследованием. По-моему, лодка привлекала их даже больше, чем палатка. Я лишь только заглянул в кишащий муравьями кокпит во время своего стоячего ужина и, напуганный увиденным, на цыпочках ступая самому себе след в след, поспешил ретироваться в палатку…
Вялый мозговой штурм возникшей проблемы принес свои плоды.
Я завел будильник наручных часов на три часа ночи и крепко уснул.
Страница 2 — 2 из 6