Накипятил воды три литра про запас и, остудив ее в Волге, заполнил бутылки — на случай, если на месте следующей ночевки не окажется дров для разведения костра. Я полагал (как впоследствии выяснилось, вполне ошибочно), что с дровами чем ниже по течению Волги, тем будет все хуже. Я вступал в другую климатическую зону, зону лесостепей, а там и степь недалеко.
Набираю на берегу сушняка и, стряхивая с каждой палки муравьев, загружаю его в лодку, на глазок прикидывая, чтоб хватило на две растопки.
К 8-30 ветер чуть спал, барашки пошли пореже — у каждой четвертой или даже пятой волны. Перетаскиваю лодку в воду и бегом-бегом, чтоб не набрать в нее, с одной стороны — воды, а с другой — муравьев, загружаю свое имущество или, как говаривали казаки, покорявшие Сибирь — рухлядишку. Соболинные шкурки у них тоже считались рухлядишкой — только «мягкой». Сдвинул лодку с прибрежной отмели и, сообщив ей движение, запрыгнул в кокпит. Все! Муравейный ужас позади.
Любите ли вы природу так, как люблю ее я? Значит вам вряд ли понравится ходить по ни в чем не повинным муравьиным головам, давя их своими сапогами. Наверное, на этом чудном островке сложились какие-то особые условия, благоприятствующие разрастанию муравейной популяции — отсутствие врагов, изобилие корма. Райское место для членистоногих и занимающихся ими энтомологов. Если б я был пиратом, я бы высаживал на этот остров своих врагов и, предварительно их обездвижив, оставлял муравьям на съедение. Я задумался над тем, кого бы из своих недругов оставил на этом удаляющемся островке, привязав их к осокорю… Парочка литературных критиков, один литературовед, одна американская славистка из Йеля, одна пронырливая и хваткая поэтесса с ее двумя дачами в Переделкино и автомобилем «Москвич», вырванным у мошенницы Властилины, две-три девушки, издевательски отвергнувшие мои ухаживания… На самое почетное место усадил бы голого критика Анкундинова, написавшего об этой книге так: «Читается с интересом, но в этом нет заслуги автора», озадачив меня своим трюизмом, — чья же тогда заслуга, что читается «с интересом»? И разве в том, чтобы пройти в одиночку всю Волгу, нет никакой заслуги?..
Погруженный в сладостное сведение литературных счетов, я уводил лодку все дальше от береговой линии прибоя. Наконец развернул ее кормой к ветру, поднял грот и полетел…
Это был день ветра. День-мечта парусного капитана. День солнца, попутного свежего ветра, работающих на полную катушку парусов, веревок и килей, почти не требующих моего вмешательства. День как воплощение хитроумной мечты человека, сумевшего путем простейшей комбинации из полотна, металла и резины возобладать над ветром и водой, попирая одну стихию с помощью другой. День как подарок. Лодка неслась вдоль берега, я управлял зарифленным гротом и педалями килевого управления, стараясь не отрываться от береговой линии; лишь перед деревнями уклонялся в сторону фарватера, огибая селения по большой дуге, чтобы не въехать со всего маху в расставленные невидимые сети и чтоб не раздражать аборигенов своим бело-красным парусом, видным издалека.
Запомнилась троица парней, расположившихся с бутылкой на деревянных мостках, ведущих к двери живописной баньки, развернутой всем своим существом к Волге — обитой войлоком дверью, подслеповатым окошком, даже покосившейся в сторону реки трубой с надетым на нее дырявым чугунком, — распарившиеся любители с наступлением зимних холодов выскакивают из нее в чем мать родила, пробегают по мосткам несколько метров, отделяющих баньку от реки, и с уханьем по-русски падают в ледяную воду. Парни оторвались от бутылки и заорали мне, приглашающе замахали руками: «Приставай сюда!..» Если б их было двое, я бы пожалуй пристал — влиться в русский треугольник и посидеть у баньки, похожей на обиталище бабы Яги, послушать россказни аборигенов, но магический треугольник, как и третий Рим, у них уже сложился, а четвертому, как известно, не бывать…
А еще запомнилась девочка лет десяти в зеленом платьице…
Белая «Нива» с резиновой лодкой на крыше осторожно пробиралась по склонам высокого берега, из окошка мне замахала тонкая детская рука. Ее отец остановил машину. Они вышли и всей семьей — отец, мать и девочка, подошли к краю кручи, чтоб лучше рассмотреть кораблик с цветными нарядными парусами. Девочка восторженно махала мне рукой, я ответил, что вызвало новый прилив чувств. Как она махала!.. Привстав на цыпочки, полоща платочек на ветру, который мама сняла с головы и подала ей… Они стояли долго, и все это время девочка безостановочно махала мне, пока я проплывал мимо них, а я ей отвечал — куда денешься? Меня даже разобрало, и сердце сладко заныло. Взрослые стояли поодаль, довольные аттракционом, боясь вспугнуть красоту этой минуты. Детская фигурка с машущей мне вослед рукой до сих пор стоит в моих глазах, навсегда впечаталась в память. Может быть, ради этой минуты я и отправился в путь?
А на Волге солнечный денек, гладь реки в гребешках волн, по которой норд гуляет и кораблик подгоняет, он бежит себе в волнах на раздутых парусах…
На моей карте правый берег обозначен как обрывистый. Так оно и есть. Но в нем много распадков, яров и осыпей. Холмы и горы Хвалынские очень красивы — покрыты рощами, изборождены меловыми складками рельефа. Кое-где по их живописным склонам петляет автоколея, накатанная отчаянными рыбаками и отдыхающими. В одном месте разглядел на крохотном, размером с прихожую, пятачке лагерь отдыхающих, — на склоне горы расположилась компания на двух автомашинах. В береговой круче прорублены ступени, ведущие к воде. На берегу резиновая лодка. Под деревьями теснятся две цветные палатки. Каким образом они умудрились загнать автомашины на такую крутизну? Для меня это осталось загадкой. Совершенно очевидно, что автоводители Хвалынских гор устроены по иному, чем другие, и отличаются своим особым вестибулярием…
Страница 4 — 4 из 6