СЕКС С МЕРТВЕЦОМ
Шелковые черные перья на шляпке мадам Мари вздрагивали от прикосновений чужих рук, усиков и лапок. Она не любила этих людей и других существ, провожающих ее супруга в последний путь. Они ничего о нем не знали, его коллеги и так называемые друзья, они не знали ничего о них. Словно черная молния, изогнулась мадам Мари над могилой усопшего, колени вонзились в свежую землю, черный бархат облегающий ее хрупкий стан немного сглаживал острые кости таза, лопаток, длинная шея и перья, перья, перья, на глазах вуаль, за вуалью туман слез, воспоминаний и тщетных надежд на встречу. Она знала, что они не увидятся. Она знала, что потом не будет ничего. Акутовые плечи вздрагивали.
Чувство вины. За что? Она не спрашивала себя. Ей давно было понятно, что это чувство должна испытывать любая уважающая себя дама. За то, что было, за то, что не сбылось, за мысли, за взгляды, за желания и случаи, за боль и разочарование, за радость и счастье – за все. Зависти. Почему? Потому что Он ушел первый, Он завершил эту, казалось, бесконечную череду смертей и рождений. Он вышел, а она тут. Одна. Беспомощна.
Негодование. Он оставил ее. Он был ее силой, она его слабостью. В первый вечер знакомства, когда они отведали снадобье из мухоморов, приготовленное ими по рецепту чукотского шамана, она спросила его: «Ты мой мозг?». Он не ответил. Дурацкий вопрос. Но в этом вопросе была доля истины. Но что теперь? Она одна, вокруг неведомые звери, влекомые и ведомые своими инстинктами. Ее слабость, одиночество, уязвимость.
Растерянность. Что делать теперь? Как быть? Как думать? Куда грести?
Мадам Мари достала из портсигара тонкую сигариллу, вставила в прозрачный мундштук, присела на высокий пень и закурила. Она не поднимала головы. Спасительные перья, закрывали почти все ее худое, бледное лицо. Чужие и близкие смотрели на нее с любопытством и наигранной жалостью. Смотрели так, словно провожали не его, а ее.
Мадам Мари несколько дней подряд пила ром и гуляла по улицам, припорошенным первым снегом, укутавшись с головой в черный вязаный шарф. Несмотря на прежний страх, она довольно изящно отмахивалась от социальных игр – принимала соболезнования, что-то заученное отвечала соседям и друзьям. Спустя несколько дней, когда мадам возвращалась с рынка, услышала, как соседский мальчик спрашивал свою мать, стоит ли помочь донести Боливару сумки. Она остановилась и оглянулась. Показалось, подумала мадам Мари, но у самого подъезда мальчик стал выхватывать сумки: «Я помогу, – кричал он открывая двери, – проходите, месье Боливар». Мадам Мари молча следовала указаниям мальчика. Оказавшись в своей квартире, она подошла к зеркалу и увидела там – его, своего Боливара. Она засунула руку в штаны и захохотала. Шутишь, проказник? Подмигнула она отражению.
Мадам Мари сделала то, о чем не мечтала, но, оказавшись в такой ситуации, сочла первой необходимостью: она пописала, подняв крышку унитаза и чертыхнулась, когда капли упали мимо, но только в первый раз. Затем она уже не следила, куда они падают, – писала и выходила из туалетной комнаты, как делал месье Боливар и все уважающие себя мужчины – не отвлекаясь на мелочи.
Она легла на диван, как делал месье Боливар после прогулки, прикрыла глаза и огляделась. Она поняла, что месье Боливар ничего таинственного не думал, как ей казалось иногда, когда, пробегая мимо со щеткой, подушкой или кухонным полотенцем, она бросала взгляд на его поэтическую позу и, скрывая негодование, мчалась дальше завершить свои мелкие скучные задачи, пока ее муж – прекрасный и одухотворенный –общается с музами или ведет беседу с Бетховеном или Бахом.
Почти ни о чем. Он лежал и думал о том же, о чем она, чистя морковь для пудинга: о том, что нужно поменять дверной замок, позвонить друзьям, узнать, как они, купить крольчатину, побаловать себя походом в кино, выпить кофе. Но так было не всегда. Иногда он размышлял о судьбе человечества, различных формах жизни, тараканах, сверчках, майских хрущах, плотоядных и разноядных жуках, бескрылых и крылатых, скрыточелюстных и безмышцеусых насекомых, об их лябиумах и лабрумах, мандибулах и максиллах и многом другом. А иногда ему хотелось просто обнять мадам Мари.
Но мадам не было. Она поняла, что на кладбище провожала не его, своего мужа, а себя. А теперь им приходилось тесниться в одном теле – и она была бесправна, так как бестелесна, – уступая тело своему драгоценному мужу, мадам Мари тосковала по свободной, быстрой жизни, даже по быту. А теперь одно интеллектуальное удовольствие – если это можно так назвать. Иногда, когда одиночество и бестелесность становились невыносимыми, она топала ножкой Боливара и говорила фразу, которую помнила из глупых новостей или кинофильмов – свободу политзаключённым. Месье Боливар пугался и отступал, она бежала на улицу, на ходу надевая пальто, зашнуровывая ботинки, бежала, радуясь такой возможности, бежала через чувство вины, тоску и одиночество, потому как без Боливара ей было грустно, она знала, что времени мало, что он один, что она должна вернуть ему его тело, и бежала, наслаждаясь минутами жизни во плоти, радости, пусть и без него, но в его теле, пусть и в его теле, но без него, ненадолго, немного воздуха, глоток свободы.
Страница 6 — 6 из 6