В середине 1980-х мне от приятеля досталось на одну ночь ардисовское издание «Школы для дураков», с той самой аннотацией Набокова («…обаятельная, трагическая и трогательнейшая книга»). Проглотив роман до рассвета, я проснулся к полудню убежденным поклонником таланта Саши Соколова. К «Школе» и к уже написанным в те годы рассказам и повестям В. Сорокина оставалось дождаться романов А. Гольдштейна и М. Шишкина, чтобы засвидетельствовать: «Жива еще русская словесность!»
Мало сказать – поклонником. В дни написания этих заметок перечитывая Соколова, я окончательно понял, что в моих повестях, опубликованных в 1980-е в андерграундных питерском «Митином журнале» и московском «Эпсилон-салоне», прослеживается не столько влияние Платонова, Набокова или Добычина, сколько Саши Соколова. В чем сегодня нетрудно признаться – это стало фактом и общим местом: воздействие Соколова на современную актуальную русскую литературу огромно, у него тысячи последователей, творческих преемников и эпигонов. По оценке Википедии, со ссылкой на все того же Амелина, 90 % современных русскоязычных писателей в той или иной степени пишут под влиянием Саши Соколова.
«Ксенофонт Ардальоныч с Никодим Ермолаичем были буквально сбиты с позиции. Они до того смешались, что на минуту сделались Ксенофонт Ермолаичем и Никодим Ардальонычем.» («Между собакой и волком»)
Иными словами, перед вами текст, написанный едва ли не адептом проэта (из трех его романов мне по душе два, из трех поэм – одна; с увлечением были прочитаны все, практически, опубликованные его эссе) и сторонником его спартанского образа жизни, возможно, по той причине, что живу совершенно иначе, счастлив этому, ничего не намерен в своей судьбе менять, и могу только позавидовать столь цельной соколовской натуре и единству его творчества с его же биографией. Просто живая иллюстрация к хрестоматийному «в человеке все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли…» И, учитывая с московской школьной скамьи спортивное совершенствование, добавим «тренированное тело» – будто после фотошопа.
Я так и хотел назвать эти заметки: «Повесть о гармоничном человеке». Но передумал, ведь, с одной стороны, гармония налицо – в жизни Саша Соколов от многого отрекся, исключив из сферы своих интересов массу не только лишнего, но и необходимого, равно как и в своем творчестве отказался от привычных представлений о литературном письме, начиная с таких его составляющих, как сюжет и повествовательность (издатель, писатель Игорь Ефимов: «Соколов последовательно и целенаправленно разрушает здравый смысл», – вступая тем самым в противоречие с «поэт – колебатель смысла» Надежды Мандельштам). А с другой, при безразличии Соколова к людям, к быту и бытованию в социуме – очевидный перегиб в сторону плетения словес, ювелирной точности путанной фразы, в которой слов до пятисот может оказаться запросто. Налицо дисгармония.
«Дорогая мама, я увидел зимнюю бабочку, побежал за ней и потому заблудился.» («Школа для дураков»)
Тип интроверта, поскольку Скорпион по гороскопу, как он сам объясняет: «…поэтому любим уединение (о себе и нынешней супруге Марлин, бывшем инструкторе по академической гребле – Г.К.), оба любим воду и все, что связано с водой… Мы оба индивидуалисты и это как-то очень хорошо в нас совпадает. Мы очень неприхотливы. Наша жизнь постоянно меняется, и мы не знаем, что будет буквально завтра…» [3]
Типаж набоковского Лужина, увлеченного: шахматами (помните рацпредложение в «Школе» ввести «новую фигуру, она называлась конеслон» и могла бы ходить буквой Х), орнитологией (с изящным лукавством описывающего изящных мертвых насекомых в «Филорните»), языком («я – писатель русского языка»), языками (по неоконченному высшему, как студент Военного института иностранных языков, и по призванию – полиглот, освоивший восемь языков иностранных), самим собой (нарцисс шизоидного типа), лыжным спортом – и в то же время удалившегося на всю длину лыжной дистанции от того, что связано с дружбой, приятельством, коллегами по писательскому цеху, условностями – в одежде, общении, культуре, словесности, что прежде всего.
«Все остальное – не ты, все другие – чужие. Кто же ты сам? Не знаешь. Только узнаешь потом, нанизывая бусинки памяти. Состоя из них. Ты весь – память будешь. Самое дорогое, самое злое и вечное. Боль всю жизнь пытаясь выскрести из солнечного сплетения.» («Школа для дураков»)
Страница 2 — 2 из 9